


Норри, кстати, совершенно точно подходит под критерии Максима.
В который раз повторю, что я вышла бы замуж не за конкретного Норрингтона, а за мужчину, который был бы таким, как он. Настоящий Норри любит Лиззи, и я еще про них напишу много-много фиков.
ДИАДА: ЭИЭ (Гамлет) – ЛСИ (Максим Горький)
ЭИЭ (Гамлет)
Будучи по своей природе идеалистом, ЭИЭ (Гамлет) может считать свою жизнь напрасной, если ему не удалось ярко проявить себя, пережить сильную страсть или принести пользу людям. Он испытывает постоянное стремление к духовному росту и развитию, интересуется всем новым, загадочным или малоизученным. Поставив перед собой цель, ЭИЭ (Гамлет) редко отвлекается от нее и, как правило, добивается своего. Иногда его неспособность отступать от задуманного приводит к опрометчивым поступкам. Он нуждается в помощи спокойного, сильного и рассудительного партнера.
ЭИЭ (Гамлет) умеет эмоционально воздействовать на окружающих, увлекать их на выполнение какого-либо дела. Его эмоции отличаются своей силой, глубиной, "зацикленностью" и часто драматическим характером, а внутренние противоречия и колебания часто бывают для него самого невыносимы. Он нуждается в партнере, который, видя перепады его настроения, отсутствие трезвой логики и здорового реализма, снимает проблемы своими разумными и практичными советами.
ЭИЭ (Гамлет) трудно внутренне расслабиться, почувствовать себя в ладу с окружающим миром и людьми. Из-за этого он часто провоцирует споры с окружающими. Ему необходим выдержанный, достаточно стабильный и устойчивый к стрессам партнер.
Будучи волевым и последовательным человеком, ЛСИ (Максим Горький) упорядочивает и стабилизирует деятельность и чувства своего дуала, стойко перенося его эмоциональные вспышки. Кроме того, он решает все трудные для партнера задачи: занимается хозяйственно-бытовыми проблемами, добывает необходимую информацию, терпеливо и доходчиво объясняет, как делать то или иное дело, какие существуют правила и инструкции, какова последовательность выполнения задачи. Он берет на себя продумывание подробностей работы, разбивает ее на этапы и преодолевает любые трудности с неизменным терпением.
В таком добросовестном и надежном человеке ЭИЭ (Гамлет) находит истинную опору. С ним ему не страшны любые трудности. Внимание и забота, сочувствие и помощь, подробные логичные объяснения любых явлений успокаивают мятежную натуру ЭИЭ (Гамлет).
ЛСИ (Максим Горький)
ЛСИ (Максим Горький), как правило, мало надеется на удачное стечение обстоятельств, предпочитая быть "кузнецом своего счастья". Поэтому все заранее планирует и неуклонно идет к поставленной цели, отличаясь довольно высокой работоспособностью, не зависящей от спадов и подъемов настроения. Он ответствен, точен в деталях, не боится трудностей, вынослив психологически и физически.
При всех своих достоинствах он имеет ряд недостатков. Он недоверчив, плохо разбирается в мотивах поступков и способностях людей. Несмотря на то, что ЛСИ (Максим Горький) может быть приятным собеседником, умеющим делать комплименты и оказывать различные знаки внимания нравящемуся человеку, он от этого быстро устает. Тогда сторонится общества, "уходит в себя". Его не тяготит длительное одиночество. Хладнокровный по своему характеру, он редко искренне привязывается к кому-либо, из-за чего его могут считать сухим человеком. Ему необходим эмоциональный, общительный партнер, который бы умел затронуть его чувства, мог развивать его общительность и оживлять отношения своими эмоциями.
Не всем импонирует склонность ЛСИ (Максим Горький) к замечаниям, тем более его требования к выполняемой работе, страдающие формализмом и заорганизованностью. Чувство перспективности новых методов и задач у него развито слабо. Из-за этого он может проявлять консервативность в вопросах, требующих неординарных подходов. Новые идеи воспринимаются им не сразу, а люди, нарушающие установленные правила и субординацию, воспринимаются как нарушители стабильности и порядка. Поэтому он нуждается в помощи эмоционального и настойчивого человека, который не стремится к резкой ломке привычных установок, а подводит его к этому очень последовательно и постепенно. ЭИЭ (Гамлет) обладает даром убеждения как никто другой. Он убедительно объясняет перспективы нового, а также реальные опасности консервативных установок.
Хорошо разбирающийся в способностях и намерениях людей, ЭИЭ (Гамлет) снимает излишнюю подозрительность ЛСИ (Максим Горький) и наполняет его жизнь новыми впечатлениями. Он помогает в карьере, заводя нужные связи и внедряя новые перспективные методы работы. Его дальновидность, наличие чувства опасности и хорошая интуиция часто помогают ЛСИ (Максим Горький) предотвращать возможные ошибки.
Условия дуализации
1. ЭИЭ (Гамлет) должен подчиняться основным требованиям партнера, связанным с планированием дел и поддержанием порядка. Не стоит ломать привычки ЛСИ (Максим Горький), характерные для его методов работы и взглядов на жизнь. Если трудно к ним приспособиться, можно попытаться переубедить с течением времени.
2. ЛСИ (Максим Горький) может упрямо навязывать партнеру свои способы работы и мировоззрение. Лучше постараться принять его таким, каков он есть, с уважением относиться к его занятиям и интересам, давая лишь необходимые советы по ходу дела. Следует не забывать делать комплименты и проявлять нежность.
3. ЛСИ (Максим Горький) необходимо с большим вниманием и доверием относиться к советам и просьбам дуала, особенно в отношении других людей и перспектив на будущее. ЭИЭ (Гамлет), в свою очередь, может полагаться на партнера в официально-деловых и хозяйственно-бытовых вопросах, с благодарностью принимая его заботу и помощь.
4. Что касается психоэмоциональных и сексуальных аспектов отношений, необходимо знать, что ЛСИ (Максим Горький) настроен на партнера страстного, поэтичного и охотно говорящего о своих чувствах, способного растопить его лед своими сильными эмоциями. При этом ЭИЭ (Гамлет) не должен спешить проявлять инициативу в сближении, чтобы партнер не посчитал его легкодоступным и не потерял к нему доверия. Сначала необходимо создать эмоциональный настрой, не злоупотребляя слишком откровенными признаниями. Затем выждать, пока созреют ответные чувства и только тогда переходить в наступление.
Если дело дойдет до близких отношений, ЭИЭ (Гамлет) не должен спешить показывать свое искусство обольщения. ЛСИ (Максим Горький) нравится возвышенный и скромный партнер, которого он сам научит "чему следует" в тех пределах, которые сочтет допустимыми. В этой паре в эмоциях лидирует ЭИЭ (Гамлет), а в ощущениях – приоритет за ЛСИ (Максим Горький). В противном случае может возникнуть диссонанс.
Чтобы угодить ЭИЭ (Гамлет), прежде всего надо убедить его в своей порядочности, серьезности намерений и надежности. Он не должен испытывать сомнения и чувствовать себя в опасности. Только тогда он не склонен изводить партнера своими непредсказуемыми перепадами настроения и неконтролируемыми эмоциями.
В сексуальном отношении у ЭИЭ (Гамлет) свои проблемы: то он излишне застенчив, то слишком откровенен в своем сексуальном поведении. Необходимо помочь ему выбрать оптимальный стиль поведения. Тогда не придется раскаиваться ни в робости, ни в излишней распущенности. Без этого ЭИЭ (Гамлет) будет постоянно изводить себя, и переносить свою неудовлетворенность на партнера. Он очень нуждается в различных знаках внимания, подтверждающих любовь дуала: словах, подарках, жестах.
Взаимоотношения здесь строятся по принципу "причинения и терпения" ("Кама-сутра". Поэтому иногда бывает трудно сказать, "кто был охотник, кто – добыча". Оба проявляют неуступчивость в отношениях и часто ссорятся. ЭИЭ (Гамлет) умеет отстаивать свою независимость в психологической игре-борьбе с партнером и нередко одерживает верх. Но, если он, в конце концов, не признает себя хоть немного побежденным, ему придется очень трудно. Обоим полезно вырабатывать более гармоничный стиль общения: ЭИЭ (Гамлет) быть более гибким и дипломатичным, а ЛСИ (Максим Горький) не оказывать волевого давления и проявлять терпимость к недостаткам другого.




Если бы он был персонажем оперы - пел бы баритоном. Это амплуа ему как раз подходит, поскольку баритон - это настоящий мужчина, герой, способный отдать жизнь за любимую сопрано (сопрано у нас Элизабет), не требуя ничего взамен."
Есть очень похожий на Норрингтона персонаж в опере Россини "Путешествие в Реймс". Лорд Сидней, колоратурный бас, английский генерал. Любит греческую поэтессу Коринну и это чувство взаимно, но генерал слишком робок и застенчив, чтобы сказать ей об этом. Дело кончилось хорошо - опера ведь комическая. Чего не скажешь о "Пиратах".
Это я к тому, что мужчина-военный видит в даме некий женственный идеал, поэтому и не знает, как с ней обращаться. Он-то привык воевать. А тут дело посложнее."
НО. Если бы у них был шанс пообщаться подольше, пережить вместе несколько опасностей (благо, что у Джеймса профессия очень к этому располагает), поговорили часок-другой по душам - и дело было бы, как говорится, в шляпе."







Я дала слово прочитать ВСЮ классику. И я его сдержу.
Сочетаем, так сказать, приятное с полезным, utile dulci.
Еду в маршрутке - на коленях книга, если сижу. Если же стою - в руках.
Чищу картошку - ножом орудую вслепую, книгу читаю глазами.
Еще только не было со мной, чтобы шла и читала, а то еще врежусь во что-то)
Сними же маску, карта. Я узнала тебя, ведь ты - Валет. |
Ты улыбаешься мне и по-свойски протягиваешь руку. Девушка в джинсах, микс из экстрима и непосредственности. Ты изменила эталон женственности, воспев естественность и ненаигранность. Тебя ценят, как самого верного друга. Твоя улыбка вдохновляет поэтов, затмевая холодные взгляды жеманных красавиц. За спиной королевы ты следуешь безмолвным пажом, но король знает, что под бархатным беретом скрывается шелк твоих волос и что под камзолом бьется самое горячее на свете сердце...![]() |
Пройти тест |
Последних времен веер новый,
Ведь вы уж давно всех загрызли -
Ударьте, разбейте оковы!
А вы, инженю и субретки,
Леандры, Тираны, Скапены,
Цените ревнивых - так редко
Они одобряют измену!
Итак, жизнь движеньем объята,
Ревнивица здесь верховодит,
Театр - вот ее alma mater,
Со сцены она не уходит!
Свет факелов прихотливыми узорами танцевал на каменной стене старой таверны. Солдаты пировали сегодня в последний раз – завтра будет весело, но веселье это уже другого толка. Менестрели наигрывали полузабытый ими мотив, постоянно путая ноты. Скупыми фразами изъяснялся командир бывалого отряда: почти никто не вернулся со вчерашнего веселья. Он резко докладывал только факты – все остальные легкомысленно кивали и забывали, что их ожидает та же участь. А возможно – и нет. Вот в эту возможность и верили те, которые привыкли к войнам, словно они были чем-то обыденным, вроде дождя. Только это был дождь другого толка.
Они не боялись. Они не думали о завтрашнем дне.
- Капитан!
Командир отряда резко развернулся на незнакомый голос. Он уже плохо различал своих людей, настолько его, бывалого воина, потрясло вчерашнее событие.
- Ваше сиятельство, мы очень просим вас больше не говорить о вчерашнем. – робко, сбиваясь и почти не смотря в глаза командиру говорил какой-то желторотый юнец.
Юнец этот явно еще не был в бою, ему не исполнилось еще и пятнадцати лет. Покрытое шрамами лицо капитана очень изменила кривоватая ухмылка:
- Ты думаешь, парень, что если я не буду рассказывать, тебя не постигнет тот же конец? Отставить. – Рявкнул дворянин на юнца, пытавшегося извиниться за наглость. – Все вы такие смелые, пока не дойдет к действию. А потом – трусите и уже не помните свои опрометчивые речи. Только чтобы сбежать и спасти свою шкуру. – графу самому было уже неприятно за некую напыщенность своего выговора. Самому двадцати пяти нет – а еще пытается кого-то учить.
Граф, он же капитан и «бывалый командир отряда», в армию попал года три назад. Его родители могли его еще тогда сделать хоть генералом – но решили принципиально не пользоваться связями в высших военных кругах. Отец был категорически против подобной форы. Он хотел, чтобы его сын вырос настоящим мужчиной и добивался всего сам, начиная от самых низов. Юный Роландо де N начал служить от рядового вместе с обычными городскими парнями, и коварная судьба направила его почти сразу к фронту. Желая блеснуть смелостью перед сотоварищами, девятнадцатилетний граф вышел в первый бой, будто бы потеряв шлем. Там он и заработал свои довольно серьезные раны на лице, от чего оно теперь было покрытым старыми шрамами и создавало видимость героического старого-юного солдата. Стараниями и перипетиями Роландо таки сумел за эти три года выжить в опасных боях и даже дослужиться до звания капитана. Теперь его только что назначили командиром в отряде, поскольку высшие чины были заняты другими боевыми операциями, и графа, которому шел двадцать второй год, отправили вместе с почти элитным воинством в самое пекло сражения. Вернулись те, кто по всей логике должен был умереть. В этом числе и был он сам. Капитан винил себя за то, что случилось, а сейчас от всей горечи он изображал настоящего бойца, читающего мораль зарвавшемуся мальчишке.
- И все-таки ты прав, малыш, – граф не мог никак стерпеть фальши этих своих слов, поэтому поправился. – Э-э-э… рядовой. Лучше я не расскажу ничего. Сам в свое время узнаешь. – И командир, покрытый шрамами, распорядился о смене караула.
- Бахвалишься, Роландо? – услышал капитан уже очень знакомый голос и почти вздрогнул от этого звука.
Говоривший был действительно старым воином и по совместительству – дядей молодого графа.
- Не рановато тебе еще молодежь строить? – грозным, но насмешливым басом спросил полковник.
- Простите, господин полковник. – Искренне попросил прощения граф, становясь «сми-и-ирна!» как бы по команде.
- Ты бывал во многих боях, сиятельство, но рано еще строить из себя умудренного опытом воина.
Тот самый юнец, который так стушевался перед выговором чуть старшего себя капитана, уже смеялся над теперешним положением графа. «Вот она, военная иерархия. Он выговаривает мне, а ему – господин полковник!» - должно быть, думал в это время он. В этом городке аристократы служили наравне с людьми простого происхождения, здесь имели значение только военные чины. Но граф служил от рядового, и его здесь знали как своего, иногда даже иронизируя «ваше сиятельство». Когда же он дослужился до своего первого офицерского чина – возросло и уважение к его персоне, и теперь титул говорился безо всякого насмешливого подтекста. Четырнадцатилетний рядовой еще не знал порядков военной жизни и не уважал никого. В том числе и этого молодого графа. Придет время, и возможно он изменит свое мнение. Но сейчас мальчик нарочито небрежно пил пиво из огромной кружки и хохотал с товарищами – которые пировали в последний раз и им было без разницы, над чем и над кем смеяться.
Это был странный городок, похожий на Спарту в Древней Греции, правда, в уменьшенном варианте. Аристократы здесь пользовались уважением, только если они занимали высокую военную должность. Здесь все мерилось войной, и жители давно к этому привыкли.
Таверна все больше наполнялась будущими трупами и будущими героями. Менестрели окончательно забыли песни и их музыкальные инструменты мерно пошли по рукам без надежды на возвращение. Захмелевшие музыканты уже импровизировали какой-то миракль прямо там, где ранее играли давно надоевшие мелодии. Близилась поздняя ночь, а в таверне были уже не только солдаты. Местные жительницы пришли в последний раз навестить своих мужей, женихов и братьев. Такой последний раз в жизни этой средневековой Спарты случалось очень часто – но для жительниц ее войны так и не стали обычным делом. Насколько храбрыми здесь были мужчины, настолько трусливыми – женщины. Прощание только усилило веселье, напоминая о войне. Граф, выслушав назидательную лекцию почтенного полковника, присоединился к товарищам в их безмятежном пиру. Относительный позор вернул его с небес на землю, и капитан, забыв о том, что он – командир отряда, уже окончательно был поглощен созерцанием миракля, плавно переходящего в фарс, и живо обсуждал представление с рядовыми и офицерами всех мастей.
В этом хмельном последнем пиру была демократия.
Придав личику неприступного и холодного вида, хрупкая на вид девочка лет пятнадцати ничего не могла бы сделать со своими глазами цвета темного пива с огнистыми разводами: в них горела какая-то странная решимость и бунтарский дух. Что-то это создание, одетое в обычное, но нарочито небрежное женское городское платье, замышляло, но какая-то помеха виднелась прямо перед ней. Помеха эта была невидимой для всех, но гнетущей для маленькой жительницы военного этого городка. Девочка все храбрилась, пытаясь слушать без дрожи и замирания сердца страшные рассказы военных – особенно здешняя молодежь, вернувшаяся после очередной операции, любила даже приврать. Подруга ее, сидевшая на той же скамейке, высокая темноглазая красавица примерно такого же возраста, робко сжимала руку кареглазой слушающей, все вздрагивая.
- Да чего ты боишься, Исидора? – прошипела почти злобно ее хрупкая товарка.
- А тебе разве не страшно, Клеменца? – ответила Исидора, опустив черные глаза. – Лучше пойдем отсюда, нам надо закончить работу, завтра можем не успеть…
- Нет, я никуда не уйду. Здесь Хуан и Фернандо, а я должна узнать все о войне – это жутко интересно. – Чуть зловеще, как ей казалось, сузила глазки Клеменца.
- Ничего твоим братьями не сделается, они старше тебя, сами в драке за себя постоят! – Робость Исидоры сменилась насмешливостью. – Ты лучше бы в доме убралась, я тебе помогу – а потом мы ко мне пойдем, и ты поможешь мне сделать то же!
- Ш-ш-ш, не мешай слушать россказни этого вояки! – Не обращая внимания на подколку, механически сказала Клеменца.
- Ну тебя, все войной своей бредишь!
- Тихо, Дора, умоляю! – Почти крикнула не блещущая манерами ее подруга.
- Молчу-молчу. – Более спокойная, Исидора решила отступить – с этим малолетним огнем ей воевать не хотелось.
Дора была старше этой выскочки с карими глазками и рыжеватыми косами, что указывало на ее неиспанские корни, на два месяца, и сильно кичилась этим, хоть виду не подавала. Эта пятнадцатилетняя черноволосая испанка еще была свидетельницей того, как семья Клеменцы приехала в их город, в то время обеим будущим подругам было лет по пять. Отец семейства сразу пошел в здешнюю армию, так что уважением семья пользовалась немалым – он пал смертью храбрых, уже будучи в звании поручика или лейтенанта, девочка точно не помнила. Только знала, что они вроде как итальянцы; поэтому, у ее подруги была такая странная внешность для Испании. Хуана в Италии звали Джованни, но это никого не волновало – здесь все подстроено под легкость выговора в бою, да и для испанских ушей привычнее. Он пошел в один из городских полков год назад, а в этом – и его младший брат, Фернандо, с которым Исидора постоянно вела словесные войны. Теперь она даже поверить не могла, что этот слабак и слизняк теперь станет великим героем, если не сбежит с поля боя и не побоится вражеского кинжала, меча, или чего еще там. Фернандо была уже семнадцать лет, а Хуану – целых двадцать. Исидора мысленно посчитала, что возраст не так уж важен, если холодный рассудок и здравый смысл не заглушается ничем, а у этих двоих, даром что они старше ее, ни того, ни другого, как она думала, не было. Изо всей приезжей семьи Дора понимала почему-то только свою ровесницу, Клеменцу, эту затычку во все бочки и жуткую занозу. Сама черноглазая испанка очень дивилась тому, как привязалась к этому «малолетнему огню», но факт оставался фактом – девочки были очень дружны, хоть порой Исидора и едва терпела проделки препротивнейшей Клеменцы, чье имя означает по-итальянски «Милосердие». Но носившая его не раз немилосердно издевалась над спокойствием своей подруги и старших братьев, хотя бы своим обычным обхождением с людьми, которого эта заноза невесть где научилась.
Заноза же тем временем уже перестала бояться, и храбриться ей уже не требовалось, ибо вояка, не устающий все наводить ужасные подробности, допустил в своем рассказе оплошности, после которых уже никто не верил его легендам. Даже самые боязливые и легковерные отвернулись от незадачливого сказочника. Кареглазая выскочка подтвердила свое прозвище, пойдя неожиданно к менестрелям и прося присоединиться к их импровизации.
- Это же так весело, можно, я сыграю роль слуги? Ну хорошо – служанки? Мо-о-ожно? – приставала девочка к музыкантам-актерам, не прекращавшим играть свои роли.
Тихий голосок ее, хоть и звучал на предельной громкости, все же не мог переорать поставленные голоса мастеров-менестрелей. Они были обучены не обращать внимания на внешние несценические факторы. Таким фактором, ко всему своему неудовольствию, была итальяночка по имени Клеменца. Ей быстро наскучили не приносящие никакого результата просьбы, и она побежала искать себе другие занятия. Несмотря на позднее время, бойкая «заноза» совсем не хотела спать.
Где-то в углу большой таверны, вмещающей, казалось, весь город, шло стандартное состязание «кто кого перепьет». Клеменца миновала это нелюбопытное действо, и пробиралась через немаленькую толпу дальше, ища чего-то интересного. Опять – жуткие надуманные россказни, обсуждение миракля-фарса, пьяный хохот мужчин и ссоры женщин. «Фу, как неинтересно. Надо вернуться к Исидоре! Как же я неблагородно поступила, оставив ее там одну, ну ладно, не одну, а с этой язвой Эмилией и занудой Ринальдиной!». Такое негативное отношение к товаркам у девочки возникло из-за вчерашней или позавчерашней ссоры с ними за то, кто будет подметать лучшую часть площади.
- Исидора! Дора, где ты? – позвала Клеменца, ища глазами подругу и по совместительству наблюдая реакцию на себя саму со стороны присутствующих.
Воины на нее не обращали никакого внимания и не считали за «свою». Даже новобранцы, знакомые ей парни уже важничали, наигранно поблескивая хоть и неполными, но доспехами. Клеменца ужасно им завидовала, но виду старалась не показывать, хоть и плохо получалось. «Хотя, я еще ничего такого не сделала, чтобы им смотреть на меня удивленно. Тем более, зачем мне их дешевые восторги? ИХ восторги мне уж никак не нужны, это точно!» - подумала девочка и отправилась искать подругу, уже не отвлекаясь.
«Наверное, Исидора ушла домой, убирать!» - осенило Клеменцу, но девочка старательно отогнала мысль о предательстве подруги и принялась дальше искать пропавшую.
Пока не нашла подругу, выскочка попыталась любой ценой привлечь к себе внимание – она так не любила прозябать в безвестности, что иногда отделывалась от нее проказами. Вот и сейчас юная смутьянка своих помыслов решила делать две вещи одновременно: искать Исидору и завести разговор с военными.
- Ну, как там поле боя? Много ли жертв оно познало, много ли крови испило? – пафосно вскинув голову, чтобы смотреть в глаза огромному проходящему мимо солдату, спросила Клеменца.
Мужчина захохотал и ответил что-то невразумительное, чуть не облив юркую девчонку гадким пивом из своей ужасной кружки, одной из тех, которые так сложно мыть.
- Сударь, куда вы? Я еще не обо всем спросила! – тщетно пыталась вернуть громадину незадачливая дипломатка. И тут же невозмутимо обратилась к другому воину:
- Как выглядит война изнутри? Какие тайны скрывают ваши заточенные клинки?
Опять же речи ее были встречены надоевшим хохотом, хоть и последовали ответы:
- Сидела бы ты, девочка, и вышивала! Или поди-ка принеси нам окорок!
- Не женского ума дело – судить о войне!
- Клеменца, это ты, проказница? А ну, ступай домой!
- Домой, девчонка, слышишь ли, что говорят?!
- Да ну вас к черту, воины хвастливые! – показала язык обиженная Клеменца и зашагала прочь, уже почти напевая: - Исидора, ты где? Спаси меня от этих насмешек скучных!
Солдаты и не думали удивляться ужасным манерам горожанки. «Вырастет еще, поймет еще свое место, и что не дано женщине грубо к мужчине обращаться, пусть бы и терпит от него оскорбления!» - добродушно говорили их пьяные лица. Клеменца без слов не понимала – и счастье ей, ведь она бы сильно возмутилась и полезла бы даже в драку или сделала что-то более опрометчивое, чем вызвала еще более ужасные насмешки со стороны этих незнакомых солдат. От этого огня малолетнего, как говаривала не по годам умная (или это Клеменца была не по годам глупая) Исидора, можно чего угодно ждать.
Странно ей, занозе, было, что она в этой таверне почти не видела знакомых лиц – где ж ей, неопытной и выросшей буквально в женском обществе, знать, что их городок был чем-то вроде точки сбора. Через него часто проходили войска почти всей страны, или только области – это было Клеменце неведомо. Она, конечно, знала, что стук кузнечных молотов здесь не прекращался и сейчас, ковали оружие и доспехи. Кузнецы сменялись почти так же часто, как и караульные у стен городка. Известно ей было и то, что таверна почти всегда в военное время накануне битв была преисполнена небогатыми, но многочисленными кушаньями, и противным пойлом: пивом и вином, которые девочка поклялась никогда в жизни не пробовать. Пока что данную клятву она сдерживала и даже вполне успешно.
- Исидора, Исидора! – безуспешно звала она предавшую ее подругу.
Исидора так и не нашлась – она была, на самом деле, на кухне таверны и помогала там чем-то. Но искать там Клеменца побаивалась – заниматься ненавистным женским делом девочка ох как не хотела. Поэтому, про себя решив, что предательница давно уже спит в своем доме на другом конце городка, несмотря на то, что их отделяла всего лишь стена, Клеменца решила возобновить дружбу с «этой язвой» Эмилией и «занудой» Ринальдиной – по крайней мере, изо всех подруг, теперешних и бывших, в таверне были только они.
Но их искать пришлось не так долго, как черноглазую флегму Исидору.
- Клеменца-болтушка! – послышались веселые голоса. – Клеменца-выскочка!
- А, это вы, старые кошелки. – Нарочито лениво обернулась к ним девочка, которая на самом деле была рада издевкам, которое ни за что нельзя поставить вровень с пережитыми ею насмешками от солдат. – И чего вам надо от меня?
- Ой, наша оскорбленная невинность, вздумали шутить! – сказала «язва».
- Молоденькая наша, мы тебя моложе! – подхватила «зануда».
- Оно и видно, молодежь еще так же зелена, как кипарисы за окном! – парировала «болтушка-выскочка». – И поэтому ума у юных деточек – как у птичек, которые летом на этих кипарисах поют.
- Какая разумница, погляди, Эмилия! Мы с тобой ей и в подметки не годимся! Такую речь до завтра мы не выслушаем! – Ринальдина притворно всплеснула руками.
- Ой, ведь и правда! Но ума ей не хватило, чтобы подружку свою медленную не потерять! – Закатила глазки Эмилия.
- Вы две – мои враги отныне. – Спокойно сказала Клеменца. – Но если честно – я пришла дружить. Моя подруга предала меня, она пошла на кухню помогать. А я туда, как знаете, идти не собираюсь. Так что машу я перед вами белым флагом. – Сняв фартук, Клеменца принялась усиленно подтверждать свои слова перед глазами врагов.
- Твои условия ужасны, мы их не принимаем. – Развернулись девочки спиной к выскочке.
- Тогда я честно признаюсь, что назвала тебя, Эмилия «язвой», а тебя, Ринальдина – «занудой». Я буду вас и дальше так называть при всех и тем позорить, если сейчас же вы не примете мой договор.
- Идет, болтушка. Прямота твоя нас поразила и наповал сразила. – Торжественно изрекла Ринальдина, а Эмилия просто кивнула.
- Ну ладно, что теперь мы будем делать, когда официально помирились? Пойдем над воинами насмехаться. – Сказала дипломатка, повязывая «белый флаг» обратно.
- Опять ты в свою дудку. – Скривилась Эмилия. – Нет, наши матери поблизости. Они нас за дурное поведение к отцам отправят – и тогда нам не миновать беды.
- Так ты трусиха? – блеснув глазами, шепнула громким шепотом выскочка.
- Нет, что ты! Я осторожна. – Важно ответила Эмилия.
- Где твоя язвительность? Где неистощимый запас проказ? – запричитала Клеменца.
Ринальдина справедливо возразила:
- Нет, это у тебя неистощимый их запас. А мы с Эмилией – жалкие тени в сравнении с тобой. Так что давай – ты что-то и придумай.
- Мои проказы – просто рубить с плеча и идти напролом.
- Опять ты со своим военным бредом! – Ринальдина довольно спокойно выразила то, о чем думала и Эмилия.
- Да неужели ты хочешь в армию пойти? – язвительно, оправдав свое прозвище, сказала последняя.
- А вот и хочу, представь себе! Я говорила, и не раз, наверное! – не успев прикусить язык, выдала свой тайный-претайный план Клеменца.
Подруги засмеялись, как и всегда при подобных выходках Клеменцы.
- Да кто же тебя туда такую возьмет? – еще язвительнее под аккомпанемент хихиканья Ринальдины спросила «язва».
- Вот уж не ты, а господин полковник, или кто там! А что – как нет, так я сама пойду! Шучу, конечно. – Пришлось соврать, обратив все в шутку, кареглазой выскочке. – А пока все же пойдем и – тут Клеменца зевнула, - напроказничаем.
Тут чья-то твердая рука сжала хрупкое плечико девочки.
- Ты что здесь делаешь, сестренка?
Подруги живо присмирели и стояли, смотря на расправу.
- Хуан, я тут, как и все, пришла с вами попрощаться. Ну, с тобой и Фернандо, ведь он же у нас новобранец. – Чуть робко ответила сестренка.
- А повтори-ка последнее свое слово! – среднего грома голос прозвучал угрожающе.
- Новобранец. – Наивничая, тихо сказала Клеменца.
Эмилия и Ринальдина едва удержались, чтобы не засмеяться. Хуана они боялись, поэтому решили сохранять невозмутимые выражения лиц.
- Нет, раньше. Слово, перед которым ты зевнула. – С военной точностью и одновременно зловещей мягкостью отчеканил брат.
- Не помню я, - опять невольно зевнула девочка, - Что я там говорила и когда я зевала. – Здесь она говорила чистейшую махровую ложь, даже не изменившись в лице. Память у выскочки-занозы была хорошая.
- А если подумать? – Как холодный клинок, полоснули слова.
- Н-напроказничаем. – Смертельно перепуганная допросом, девочка сломалась. «Какая трусость и неблагородство с моей стороны! – думала она в этот миг, уже забыв о сне. – А как же будет, если я сломаюсь на настоящем допросе и выболтаю все?» - горестная мысль подвигла девочку на жалобный вздох.
- Значит, ты раскаиваешься в своих злобных намерениях? – Тоном инквизитора (или таким, какой должен быть у инквизитора, по мнению Клеменцы) спросил Хуан своим жутким и красивым военным голосом.
- Нет, конечно! – беззаботно решила спасти ситуацию девочка, вызвав этим смех своих товарок.
- Так мы пойдем еще убирать? – невозмутимо плывущей походкой приблизилась Исидора, вытирая руки фартуком.
- Ты неисправима. – Нестройным хором сказали Хуан и Клеменца. Брат – сестре, а выскочка – флегме.
- Совещание объявляю закрытым. – Настоящий штабной командир, или как это называется, погибал в Хуане, подумала сестренка этого грозного солдата.
Клеменца попрощалась с недавними врагами злейшими и вместе с верной предательницей Исидорой пошла исполнять клятву насчет уборки сначала в одном, потом – в другом доме. Зевоту кареглазая выскочка решила преодолеть нескончаемым пением, благодаря которому была освобождена доброй Дорой от клятвы: решено было каждой убирать у себя самой, так как была уже глубокая ночь.
Вернувшись домой и убрав немножко, Клеменца, едва закрыв дверь, упала на кровать, не раздеваясь, и заснула мертвым-премертвым сном убитого на войне.
*
Утренний холод разбудил девочку внезапно, ведь она забыла закрыть окно. Было еще темно, и из этого можно было предположить, что спала Клеменца без малого три-четыре часа. Подсчитывать время выскочка не умела и не хотела, но сейчас именно каждая секунда была на счету. Тихонько, совсем не свойственно характеру, девочка прокралась к двери и неслышно выскользнула из дома. Караульные бодрствовали, и это насторожило Клеменцу. Ей хотелось бы попасть прямо сейчас в такую сказку, где есть заклинания для волшебного сна, но пришлось вернуться к реальности и попытаться как-то пробраться на оружейный склад. Стража не дремлет, думала Клеменца. Хотя после такой пирушки даже недремлющие заснут. Всеми силами сердца надеясь на Бога и доблестное местное воинство, девочка решила, что надо идти спокойно такой неслышной походкой, какой, подобно тени, пользуется ее подруга Исидора.
Чуть не сорвался ее план, когда она вдруг ясно, как всегда ранним утром или поздней ночью, когда даже тихие звуки усиливаются в стократ, услышала чьи-то далекие шаги. Девочка внезапно спряталась в одно из своих, еще в детские годы игр в прятки, излюбленных тайных мест. Это была веранда одного из заброшенных домов – здесь ее не смогла бы найти даже проницательная Ринальдина, потому что все очень боялись этого дома, считая, что там живет всякая нечисть. Клеменца всем говорила, что не верит в эти глупые сказки. Итак, проглядывая в щелочку трухлявых досок заборчика, «сдерживающего» веранду, девушка увидела несколько воинов, по виду – высокого звания. Некоторые были без шлемов – и одного из них Клеменца узнала. Его она узнала бы даже в шлеме. Это он. Сердце девушки готово было своим стуком выдать ее местоположение. Краска волнения бросилась к бледным и холодным от утреннего воздуха щекам девочки и она расширенными зрачками изумленно смотрела на него – именно из-за него она пойдет на войну, не из-за того, что ей завидно братьям. Она это поняла. Когда он прошел почти мимо нее, девочка затаила дыхание, и миг для нее превратился в вечность, как бывает в такие моменты. Его резковатые, но благородные черты лица, украшенного шрамами, выражали молодую восторженность перед очередной битвой. Темные глаза, в которых виднелся храбрый отблеск опыта, разили наповал своей прямотой и честностью. Его темные же довольно длинные волосы и бородка, как у настоящего рыцаря, а еще потемневшие от многих боев доспехи, довершали для девушки картину истинного героя, которому она отдала свое сердце навсегда и ради которого сто миллионов раз пойдет даже на самую позорную смерть – но эта смерть станет торжеством для нее! Клеменца любила этого человека несмотря ни на что – на то, что он благородный дворянин и никогда даже не посмотрит на бедную горожанку, на то, что даже если бы ее чувство каким-то чудом и нашло отклик в его душе, то неравность между ними все объясняет и не сулит ничего доброго. Клеменца любила графа Роландо безответно, преданно и неистово. И она собиралась это чувство доказать на деле, пойдя воевать, пойдя на смерть за него! Сжав свои маленькие ручки в кулаки, девушка смотрела вослед удаляющимся офицерам и поняла, что мечтам пора отступить, чтобы явить доказательство своей любви, терзающей ее изнутри. Девушка в ней, вспыхнув, опять вернулась в облик девочки, решившей, во что бы то ни стало, исполнить свою старую клятву! Она тихонько вышла из своего укрытия, и продолжила свой путь, лихорадочно пытаясь бороться с все еще заливавшей ей лицо алой краской. Клеменца дала себе обещание во время исполнения плана о складе ни разу не вспоминать о графе Роландо, этом отважном капитане, в котором она на самом деле все же видела явные недостатки. И за это она его еще сильнее любила.
Неслышно шепча молитвы, дабы не попасться, Клеменца «проплыла» к двери склада. Господь помог – ведь охраняющее воинство в числе двух достойных мужей действительно спало, и теперь надо было надеяться только на проворность и «исидорность». Стража видела десятый сон, но на дверях висел огромный замок, не предусмотренный коварным и тайным планом Клеменцы. Та чуть не начала кусать губы и более громко выражать неудовольствие, но все-таки сумела сохранить тишину и увидела, что окно так же, как и у нее в комнате, открыто из-за вчерашней дневной жары, и влезть такой тонкой и маленькой особе через него будет проще простого. Другая задача – вылезти оттуда в доспехах, в эту минуту счастья девочку не волновала. Она радостно проскользнула в окошко, все еще не издав ни звука. Мечта помогла ей пока победить особенности своего громкого характера. Настоящий рай на земле увидела восторженным взглядом кареглазая итальянка. Повсюду лежали блестящие новенькие и потертые в боях старые доспехи, кольчуги, шлемы, поножи, сапоги и перчатки, стояли разнообразные мечи: одноручные, полтораручные и двуручные, кинжалы, стилеты, алебарды, булавы и другое оружие, названия которому Клеменца не знала. Все так же неслышно передвигаясь, девочка наивно попыталась найти доспехи своего размера, она много дней и ночей раньше представляла их – блестящие, легкие и хорошо защищающие кольчуга, шлем, панцирь, поножи и сапоги, а еще прекрасные железные перчатки, как у тех воинов… Но искомых доспехов не оказалось, и видение окончательно превратилось в то, чем по сути было – в волшебную пыль, мираж, и какие еще умные слова могла знать неграмотная горожаночка, вот в то оно и превратилось. Пришлось искать что-то из того, что есть. Самый маленький панцирь, наверное, придумали для четырнадцатилетних парней, которые вчера так противно поблескивали доспехами, что завидно становилось! Его-то девочка и постаралась надеть на себя, но вспомнила, что забыла о кольчуге. Аккуратно поставив панцирь на место, все еще плывущей походкой с оттенком счастливого подпрыгивания (благо, что бесшумного), отправилась искать теперь какую-то прочную, но маленькую кольчужку. В результате Клеменца нашла огромную, почти с Хуанову рубаху, которую так сложно стирать, кольчужищу. Пытаться поднять ее было безуспешно, но выскочка все-таки попыталась. И даже ухитрилась как-то надеть на себя это «железное рубище». От тяжести ей пришлось согнуться, как от старости, но неукротимый «огонь малолетний» все еще был в поисках сапог, шлема, перчаток, потерянного панциря – ведь здесь столько всего, глаза разбегаются! – и самого главного в жизни воина: меча! Но вот о чем забыла согнутая поневоле девочка. О том, что женщин в армию не берут, и ей придется притвориться мальчиком, что будет очень сложно из-за миниатюрности телосложения. Но длинные косы! Схватив первый попавшийся кинжал, Клеменца срезала их, и, словно змей ядовитых, швырнула в кузнечный огонь, или как это называется. Огонь благодарно подхватил их, оставив гадкий запах горелых волос. Этот запах не мог не разбудить стражников, и поэтому, забыв всю неслышность и секретность своего пребывания здесь, девочка принялась выбирать первые попавшиеся элементы доспеха, чтобы скорее прикинуться мальчиком. Найдя золу и пыль после долгих поисков и предательского звона все еще одетой на ней кольчуги, Клеменца быстро измазала себе лицо для неузнаваемости. Принялась облачаться, методом тыка прилаживая ремешки и застежки на доспехах – времени было немного. Встав в огромные сапоги, она поняла, что передвигаться не сможет. Пришлось сместить планку чуть вниз, и обуть самые маленькие сапожки, которые она уже успела окрестить «для младенцев». В этих младенческих сапожках, которые оказались ей размера на три или четыре больше, как бы в отместку за презрительное отношение, Клеменца хотя бы смогла ходить, хоть и с большим трудом. «Ничего, привыкну!» - решила она и тут же принялась за дело дальше. Панцирь она с грехом пополам надела, поножи она решила заменить обычными штанами, которые были ей ужасно велики, но других тут не было. Какие-то «панцири для рук» были красивые, с флористическими узорами старинной работы, потертые в бою, но тяжелые. Слезы выступили на глаза, когда она увидела свое отражение в натертом до блеска щите: нет больше этих прекрасных, хоть ужасных, кос, которые она растила так долго! Но Клеменца тут же зажмурилась, дабы не растереть слезами сажу и не потерять свой единственный грим. Слезы вынуждены были спасаться бегством по щекам юной выскочки. Еще осталось надеть шлем и взять вожделенные перчатки. Они оказались, разумеется, слишком велики девочке, ведь «шиты» были явно не на полудетские-полудевичьи ручки. Но упорству Клеменцы не было границ, она все равно надела перчатки и короновала себя шлемом, заставившим ее склонить почтительно голову. Почтительно перед всем этим великолепием. Облачение было завершено, теперь надо было взять меч и стать у двери, будто бы на часах. Запах горелых кос уже выветрился через то окно, в которое прошмыгнула ее недавно легкая фигурка, теперь же, нагруженную такой кучей железа, фигурку эту было не узнать. Еще раз всмотревшись, насколько позволяло такое зеркало, как щит, в свое отражение, девочка решила, что ее маскарад удался совершенно. Но детали, главной и самой благородной – меча, все еще не хватало. Клеменца потянула со стола одноручный меч, который оказался ужасно длинным и с глухим стуком ударился о пол. «Шурша» доспехами, девочка попыталась поднять меч, но не тут-то было – это оружие оказалось ужасно тяжелым. Тогда девочка подошла с другой стороны, решив, что так будет легче поднять вредный меч. Но и этот маневр не удался, и Клеменца продолжила попытки. Они не только не увенчались успехом, но и способствовали скорому обнаружению «мальчишки» - подходя с какой-то очередной стороны, Клеменца до того усердно пыталась поднять упавшее оружие, что ненароком толкнула лежавшие на столе многочисленные железные и стальные перчатки. Символы бравого воина в огромном количестве посыпались на пол. Стражники, наконец, проснулись – уже светало, и бросились в оружейную.
- Парень, что ты здесь забыл? Таких детишек – на войну посылать? – сказал один из воинов.
«Парень» молчал, пытаясь сквозь прорези шлема разглядеть хоть что-нибудь.
- Что ты наделал, разгромил всю оружейную! – порицал Клеменцу тот же воин, другой же стоял, добродушно улыбаясь.
- Я думаю, что этот неуклюжий парнишка должен сам все убрать. Но мы никому не скажем. – Еще добродушнее подмигнул «добрый» воин Клеменце.
- Но что ты молчишь, и что ты здесь делаешь? Ты что – глухой?
«Парень» отрицательно покачал головой.
- Или немой? – «злой» стражник продолжал свой допрос.
«Парень» кивнул, от чего шлем закрыл его глаза, и он был вынужден поправить его очень смешным неумелым движением.
Стражники попались добрые, и даже тот, который «злой». Они не заподозрили, что перед ними – девушка, и не решили снимать шлем или проверять, настоящая ли немота этого парня. Клеменца бросилась неуклюже собирать перчатки, кое-как сложив их на стол, поспешила ретироваться, неся двумя руками одноручный меч.
На улице было свежо и пахло ранним летом. Никто бы не подумал, что именно сегодня первый бой. Но все порой случается именно так, как никто не думал. Бряцая тяжелыми сапогами по каменной кладке площади, которую еще вчера или позавчера Клеменца вместе с подругами подметала и из-за чего они поссорились ненадолго, девушка в образе парня одновременно и скорбела по беззаботной женской жизни, и радовалась, что теперь будет служить в этом славном полку! Служить, возможно, плечом к плечу с графом Роландо! Воспоминание о графе оживило ее глаза немеркнущим огнем, и она почти что побежала в направлении к воротам городка, где уже собирались воины в строй.